Возникновение субкультуры проституции
Когда в России появилась проституция, как за нее наказывали и как появилась идея построить дом для перевоспитания торгующих телом женщин
© Wikimedia Commons
История проституции
в России обычно пишется с 1843 года, когда она была легализована
по всей стране и взята под контроль врачебно-полицейскими комитетами.
Внушительная масса письменных источников, которые производила
государственная бюрократическая машина: медицинские и полицейские
отчеты, статистика, различные циркуляры (например, Правила
содержательниц домов терпимости), желтые билеты — сохранились в архивах,
однако по-прежнему пользуются небольшим спросом со стороны российских
историков (в отличие от их американских и европейских коллег). Это
связано с особым фокусом, выработанным на проблему в западноевропейской
историографии под влиянием гендерной теории, но до сих пор непопулярным
в России. История проституции в таком контексте лежит на пересечении
нескольких сюжетов, к которым относятся степень половой свободы, уровень
секулярности общества, развитие медицинской науки и ее доступность,
гендерный режим, историчность понятий о морали и общественных нравах.
Существовала ли проституция до 1843 года и, если да, как она
возникла? В отличие от Европы (где проституция в некоторые периоды
истории была с размахом институциализирована, а в период Реформации ушла
в подполье, однако так беспокоила властей, что дотошное
документирование преследований оставило существенный массив архивных
данных) о российской проституции в Средневековье практически ничего
неизвестно — так, как если бы ее не было вовсе. Самое раннее
свидетельство относится к началу XVII века.
Хранящаяся в Государственном архиве Швеции коллекция «Оккупационный
архив из Новгорода» охватывает период с 1611 по 1617 год, совпадающий
со шведским военным присутствием в регионе и фактически полным контролем
города. Согласно документам, в июле 1612 года на Лубянице — ныне это
Пушкинская улица — в подклете дома Федора Портного неким Денисом
Сапожником был организован притон. «…Как тот Денис-сапожник жил
у Федора, портного мастера, в подызбице, и немцы к нему ездили по вся
дни и рано, и поздно» — и более конкретно: «…слух наш и ведом про того
Дениску есть , что у него во дворце воровские жонки живут и во двор к нему для тех жонак воровства незнакомые люди приходят, и в скопе нам уличаном десяти дворов десяцкой
Иван Брага про Федора-попа сказывал, что де поп Федор вышел ис того
двора с товарыщи своими с незнаемыми людми». Еще один подобный дом
существовал на Рогатице : по результатам обыска выяснилось, что «приходят женки и немецкие люди для бледни».
Судя по всему, после Столбовского мира со Швецией, подписанного
в 1617 году, когда России были возвращены Новгород и еще целый ряд
городов, эти дома, удовлетворявшие в основном, но не исключительно
шведский спрос, исчезли. В любом случае, с европейской ситуацией это
несопоставимо. Например, венецианская перепись 1526 года насчитывала
4900 проституток при общей численности населения 55 035 человек.
Сравнения эти, по сути, не имеют никакого смысла, так как проституция
как субкультура, существовавшая в Европе веками, в России была
неизвестна. Отсутствие крупных городов, строгий религиозный и общинный
контроль в деревне, низкий уровень миграции и недостаток факторов,
способствующих ей, делали население страны крепко привязанным к своей
земле и статичным.
Все меняется в первой четверти XVIII века. Масштабные петровские
реформы — и в первую очередь создание профессиональной армии —
спровоцировали рост мобильности и подвижности населения, но, как
в случае с многими реформами императора, побочный эффект от этих
процессов не всегда был просчитан с точностью. Получавшие освобождение
крестьянки с «робятишками», чьи мужья попали в рекрутский набор
и обязаны были пожизненно служить в армии, порывали с родной общиной,
получая право следовать за мужем. Теперь все они контролировались
военным ведомством. Однако на практике женщины не всегда сопровождали
мужей к месту службы. Хотя личная свобода и «пашпорт» давали
им возможность выбирать место жительства, их возможности прокормить себя
были сильно ограниченны.
Источники свидетельствуют, что проституция как субкультура, со своими
правилами поведения, упорядоченными ценами, определенной географией,
собственным словарем, появилась в Санкт-Петербурге в 40–50-х годах
XVIII века. «Ведомость, кто имяны в главную полицию в приводах были
в непотребствах женки и девки» охватывает 1741–1750 годы и демонстрирует
исключительную терминологическую пестроту: женщин, которые доставлялись
в Главную полицмейстерскую канцелярию, обвиняли в «блудническом житье»,
«непотребстве», «блудном падении», «сводничестве». Похоже, что властям
было очевидно: речь идет не о рядовых изменах или единичных случаях
«блуда», которые, разумеется, существовали во все времена, — но активных
действий они не предпринимали. Согласно закону, женщин секли кошками
и отдавали на поруки «с роспискою» родственникам и знакомым (только
мужчинам). Ведомость насчитывает более 50 женщин, подвергшихся наказанию
за это время и отпущенных на свободу. Многие из них впоследствии попали
в Калинкинский дом , но уже на более долгий срок.
В июне 1750 года Елизавета Петровна поручила одному из своих самых
близких придворных, заведовавшему ее гардеробом действительному
статскому советнику Василию Ивановичу Демидову, найти в Петербурге
«непотребную жонку, иноземку, называемую Дрезденшей». К этому времени
слава об Анне Фелкер из Дрездена гремела на весь город. Вот что
впоследствии о ней писал мемуарист майор Данилов:
«Великолепное заведение у Вознесенья какой-то приезжей из Дрездена аферистки произвело немалый переполох в тогдашнем обществе. Дрезденша повела свои дела в таких широких размерах, что жалобы дошли до императрицы, и вследствие этого наряжена была строгая комиссия под председательством кабинет-секретаря Демидова».
Демидову было приказано найти не только Фелкер, но и всех подобных
«женок и девок». Сановник получил в помощь внушительную команду, облавы
шли по всему городу и на близлежащих островах в течение нескольких дней.
В ночь с 29 на 30 июня Дрезденша была арестована «в наемной ее квартире
генерал-майора Ивана Головина на Васильевском острову». 5 июля Демидов
подал императрице рапорт о проделанной работе и первых итогах допросов:
«[Анна] сыскана и взята в крепость, при ней две девки, из которых одна вынута из сундука, а при допросе ее из доброй воли через немалое увещевание и потом под пристрастием батогов ни в чем непотребном не призналась, но потом под кошками многие гнезда непотребных открыла, коих чрез три ночи по ныне сыскано сводниц и блудниц больше пятидесяти человек в разных местах и дворах, трактирах, в шкапах и под кроватями».
Всего в ходе операции, которая длилась несколько недель, было
арестовано более 200 женщин. В очередном «репорте» Демидов
с удовлетворением замечал, что «ныне же по улицам такая тишина быть
стала, что и учрежденные пекеты
спокойно стоят». Елизавета Петровна на всех этапах сыска и следствия
вникала в дела и требовала новых известий, в течение нескольких месяцев
сохраняла интерес к делу, о чем свидетельствуют источники.
«Ее Императорское Величество изволила заслушать вашу цыдулку»,
«Ее Императорское Величество изволила запрашивать репорт» — сообщал
секретарь императрицы Иван Черкасов Демидову. В конце концов
Петропавловская крепость была переполнена, Демидов писал:
«Покорно Вашего Превосходительства прошу Ее Императорскому Величеству донесть, что в крепости ныне они со утеснением, все казематы заняты, как содержать, так и расспрашивать их негде, и поныне то производится в сарае. Того ради не соизволите ли Ее Императорскому Величеству указать тое комиссию производить в Калинкинском каменном доме».
Калинкинский каменный дом располагался с середины XVIII века на
окраине Петербурга, за Фонтанкой, в деревне Калинкино (теперь
Центральный район города). Двухэтажный каменный дом с множеством «полат»
и инфраструктура остались от льняной мануфактуры, основанной Петром;
место идеально подходило для содержания нескольких сот человек.
Очевидно, что в этот короткий промежуток времени, между решением вопроса
о переводе задержанных и размещением их в Калинкинском доме, возникла
революционная для середины XVIII века идея — не просто наказать женщин,
но поработать с ними, значительно предвосхитив, таким образом,
«просвещенную» социальную политику Екатерины II.
© Wikimedia Commons
Сначала предстояло выяснить, все ли из них продавали себя
на постоянной основе и не являлись ли жертвами оговора со стороны
соседей или состоящими в так называемом невенчанном союзе. Первых
отпускали, а вторых отправляли в Санкт-Петербургскую духовную
консисторию для заключения брака. Второй этап предполагал социальную
реабилитацию — работу на восстановленном производстве. Задержанных
женщин и мужчин-сводников, которых среди обитателей Калинкинского дома
было в разы меньше, содержали в разных палатах, больные жили
в «особливом покое», за ними присматривал доктор, и даже присылались
медикаменты. Арестантов не заковывали в колоды, они имели возможность
мыться в бане, работали по графику и получали за свой труд деньги,
которые тратили в продуктовой лавке неподалеку. Осваивать прядильное
искусство женщинам помогали мастерица и мастер, готовый наладить
нехитрое оборудование в случае поломки. Мужчины занимались заготовкой
дров и выполняли другую мелкую работу. Это описание демонстрирует
разительный контраст с опытом заключения рядовых арестантов того же
времени.
До пенитенциарной системы Екатерины II местом длительного заключения
служили монастыри: в условиях жесточайшего режима мужчины и женщины жили
вперемешку в тесных, сырых и темных помещениях, как правило впроголодь.
В крупных городах существовали тюрьмы, но в них содержали лишь во время
следствия. Процессии из арестантов, закованных в кандалы и ведомых
солдатами по улицам с громкими мольбами о милостыне, были знакомы любому
горожанину первой половины XVIII века.
© gallerix.ru
Калинкинские обитатели часто злоупотребляли своим нетипичным
положением: например, женщины сказывались больными, чтобы не ходить
на работу. Обычной реакцией на отлынивание от обязанностей
в крестьянской семье или в работе крепостного на хозяина было насилие,
сопровождавшее человека на протяжении всего жизненного цикла. И в этом
случае Калинкинский дом ломал стереотип. В специальной инструкции для
караульных Демидов оговаривал «смотреть, чтобы в том принуждении побои
никакие не имели».
Следствие велось дотошно и скрупулезно, причем, как
ни странно, обмануть представителей власти в XVIII веке было не так
просто, как можно предположить. Очные ставки, а также справки из других
ведомств — Военной коллегии, Санкт-Петербургской духовной консистории,
Корчемной конторы, Губернской канцелярии — обеспечивали достаточно
высокую степень правдивости получаемой информации. Кроме того, страх
«допроса с пристрастием», то есть допроса под пыткой, был фактором,
который способствовал как откровенности, так и лжи.
Анна Фелкер, главная мишень расследования, начала сотрудничать
со следствием практически сразу. Она приехала в Россию в 1734 году
и через год вышла замуж за соотечественника, военного Фридриха. Впрочем,
он довольно быстро с ней развелся из-за ее «прелюбодейства». Биография
Фелкер типична для многих заключенных Калинкинского дома, с той лишь
разницей, что Дрезденша была грамотной, знакомой с европейским опытом
и, чтобы выжить, ей не обязательно было оставаться
проституткой (впрочем, термин «проститутка» появился только во второй
половине XVIII века и, как видим, лишь зафиксировал уже существующую
практику):
«То прелюбодейство ею чинено было того ради, что оной муж ее по взятии ее в замужество жил с нею дней з десять и при бывшем фелмаршале Минихе во услужении отлучился в армию, где он и был долгое время, а ее, Анну, оставил в Санкт Питер Бурге без всякого пропитания».
Со временем Анна научилась обеспечивать себя сама, сначала
организовав сводничество с одной, затем с несколькими девушками, которых
она привозила в том числе из Берлина. Теми «девками она, Дрезденша,
сводничала, которых блудили разных нацей приезжающие иноземцы: шхипары
и разных чинов российские люди за получаемую от них плату, которую она
с теми девками разделяла пополам».
Среди тех, кто приходил в заведения Дрезденши и многие другие
«блудные домы», были представители самых разных страт: дворяне
(«Преображенского полку порутчик князь Голицын», «гвардии афицер Иван
Воронцов», «прапорщик Петр Татищев» и др.), иноземцы («Линдеманов сын
Томсин, живущей на Васильевском острову подле морской аптеки»,
«канторной букгалтер Брефельт, живущей у Синяго мосту в доме Нарышкина»,
«у Беркама живущей букгалтер Парфник, суконной линии в лавке седящей
от купца Бона прикащик Палм»), матросы, солдаты, придворные артисты
и мастера («опернаго дому камедианты Мадуни да Антони», «табакерной
мастер Мани Бок подле кирки на Большой Прешпективой», «партной же Шоршь
на Большой улице у Триумфальных варот»). Фелкер была знакома
с представителями высшей знати:
«Она ж, Дрезденша, призывана была к князю Борису Васильевичу Голицыну, которой просил, чтоб хорошую девочку для блуда к нему сыскать, почему и приведена ею была девка Анна Елизабет, которая им неведома чего ради не принята, а та девка где ныне живет, не знает».
Кто же были остальные? Одну из групп составляли солдатские жены
и вдовы, бывшие крестьянки, выдернутые из родной общины вслед
за мужьями. Появившиеся как категория в результате рекрутского набора,
тысячи и тысячи женщин получали личную свободу и попадали в города.
В случае потери связи с мужем или его гибели они фактически оставались
без всякого социального обеспечения и гарантий со стороны государства:
пенсионная система была отлажена только в следующем веке. На какую
работу могла претендовать женщина в XVIII веке? Если мужской рынок труда
уже начал складываться, то для женщины положение оставалось
безвыходным. Лучшее, на что она могла рассчитывать, это «мытье платья»
или мелкая торговля.
Второй большой категорией заключенных Калинкинского дома были
иностранки, жившие в отдельных палатах, и это тоже косвенное следствие
петровской политики. Северная война, закончившаяся подписанием
Ништадтского мира в 1721 году, пополнила территорию России несколькими
прибалтийскими регионами — Эстляндией, Лифляндией, Ингерманландией.
Де-юре земли стали российской территорией, де-факто жители этих мест,
приезжавшие в Петербург, говорившие на другом языке, выросшие
в небольших, но все-таки европейских городах — в Риге, Нарве, Ревеле
(сейчас Таллин), Дерпте (Тарту), оставались иностранцами, попасть
в Россию которым было довольно просто. И если мужчины-прибалты могли
устроиться на службу, то у женщин возможности были сильно ограниченны.
Свою роль в том, как складывалась субкультура, сыграл и сам город.
В отличие от Москвы, Петербург создавал принципиально новое публичное
пространство. Во-первых, несколькими указами Петр велел строить город
согласно западноевропейским принципам, с выходящими на улицу входными
дверьми, тогда как обычным способом застройки российских городов
и Москвы было выведение наружу забора и хозяйственных построек,
а непосредственно жилой дом прятался в глубине. Во-вторых, он указывал
делать улицы прямыми. Московские улочки, длинные и петляющие, сужающиеся
настолько, что в них порой не могла протиснуться повозка, не давали
перспективы взгляда. В Петербурге было по-другому. Улица становилась
важнейшей составляющей городского публичного пространства и символом
петровской модернизации в целом. Именно это, например, позволило «девке»
Марихин Лусии идти по улице, стуча в окна, «для того чтоб к ним шли для
блуда». Кроме того, Петербург предоставлял низшим стратам небывалый
опыт личного пространства, незнакомый крестьянам в деревнях. Деревенский
дом представлял собой одну большую комнату, в которой спали вповалку
на полу и лавках, на полатях и печи, подстелив солому и сено. Белье
у жителей российских деревень появилось лишь в начале XX века.
Разумеется, архитектурно Петербург тоже отличался от остальной страны
и Москвы. Дома представителей знати и купечества с множеством комнат
являлись своего рода аналогами современных многоквартирных домов. Как
и в петровское время, многие представители высшего сословия не проживали
в городе постоянно и сдавали свои жилища внаем, была распространена
и субаренда. Именно в этих домах углы и комнаты снимали женщины
и мужчины из крестьян, впервые в жизни оказавшись с собой наедине —
понятие об интимности, таким образом, перешагнуло страты и впервые
оказалось доступно «подлым людям».
Возникновение субкультуры проституции стало эффектом сразу
нескольких неуправляемых процессов, запущенных петровскими реформами.
В это же время (40-е годы XVIII века) в Москве оформилась специфическая
воровская субкультура — блатной мир, подпитывавшийся за счет беглых
солдат, солдатских и фабричных детей, беспаспортных крестьян.
Секуляризация, также запущенная петровскими преобразованиями,
трансформировала гендерный режим, сделав женщину значительно более
уязвимой и беззащитной в случае насилия. В раннее же Новое время в
наводненных солдатами городах и деревнях, куда военные устраивались
на постой, насилие превратилось в обыденность.
- Внутреннее управление.
РГАДА, фонд № 16.
- Главная полицмейстерская канцелярия.
РГАДА, фонд № 366.
- Калинкин дом и дела о преступлениях против нравственности.
РГАДА, фонд № 8.
- Санкт-Петербургская губернская канцелярия.
РГАДА, фонд № 412.ИСТОЧНИК:
Комментариев нет:
Отправить комментарий